Политзаключенный Алексей Полихович вышел из колонии условно-досрочно. Для него и его семьи УДО стало неожиданностью, в возможность которого почти не верили. У ворот ИК Алексея встретили его жена Татьяна, родственники и друзья. В своем первом интервью на свободе "узник Болотной" рассказал журналистам о жизни в заключении, впечатлениях от новой России и "неисправимом" отношении к событиям на Болотной.
О первых ощущениях на свободе: Я еще даже не осознал, что я вышел. Мне кажется, что это какой-то аттракцион, сейчас все закончится, и обратно поеду.
Об УДО, благодаря которому "узник Болотной" вышел на свободу раньше на три месяца: Есть такой эффект — чем ближе к освобождению, тем труднее сидеть оставшиеся месяцы. Последние полгода у меня шли по трудностям, по энергозатратам как эти три года. Чем ближе к концу срока — тем сложнее. Поэтому три месяца тоже важны. Да и кто не хотел бы уйти из тюрьмы раньше на три месяца.
На решение об УДО наверняка повлияло обращение Памфиловой. Потому что прокуратура так себя вела — я даже не знал, что у нас в стране такие прокуроры бывают. Я шел с актом [о нарушении], его отбивали [оспаривали его правомерность] уже на суде [адвокаты]. Прокуратура поругала колонию — видимо, они вовремя не уловили месседж сверху. Они не хотели меня отпускать. Дали мне взыскание [после переноса первого заседания на другое число], но о нем 19 октября представители колонии ничего не говорили. Но прокурор сказал об этом взыскании, что они провели проверку и она его отменяет.
О жизни в колонии: Со стороны администрации никакого особого прессинга не было. Они, я думаю, рады меня отпустить, потому что им меньше проблем. Но они всех рады были бы отпустить. Но это с одной стороны. С другой, у них, наверное, было какое-то мнение, что не нужно сильно ухудшать нашу ситуацию, но и улучшать ее они боялись. А так чего-то кровавого тут нет. Зона как зона. Даже, может быть, лучше, чем у многих.
Об оставшихся в колонии "болотниках" (в одной ИК с Полиховичем находились Александр Марголин, Андрей Барабанов, ранее — Артем Савелов): Сидят. Как сказал Саня Марголин, скажи, что, по их ощущениям, часть меня остается с ними, а их часть освобождается со мной. Я помню, как ребята прямо из клетки суда выходили по амнистии, например Вова (Владимир Акименков), и да, тоже примерно такие ощущения. Одновременно рад и знаешь — свой срок еще сидеть. Но вот Андрюха Барабанов тоже скоро выходит — два месяца осталось.
О тех, кто встречает: По-моему все приехали. Отец с дедом, жена и друзья, подельники. Полстраны по-моему подельников уже (смеется).
О тех, кто поддерживал: Имена всех людей, которые нам помогали, которые за нас рубились, которые нас помнили, не забывали, в пределах одного разговора не поместятся. Всем этим людям очень благодарен. Я это и на судах говорил, что без такой поддержки нам не было бы так легко это проходить. Это очень помогало. Всем этим людям большое спасибо, кого смогу вспомнить, всех еще потом поблагодарю лично.
О планах: Не знаю. Сейчас у меня планы до дома доехать и помыться. 31 приду [на вечер поддержки политзаключенных]. Сократу [политзеку-анархисту Алексею Сутуге] надо написать. Приду на процесс Ивана Непомнящих. Андрея Барабанова планирую встречать.
Об отношении других заключенных к "болотному делу" и политзекам: О, это бесконечный разговор про политическую ситуацию, про то, чем должен и не должен человек заниматься в своей жизни. Конечно, это вызвало большой интерес у других зеков. И в Москве, и здесь тоже, здесь даже больше. Здесь, наверное, было меньше людей, которые относились с пониманием. Какого-то негатива обычно не было. Скорее, относились с какой-то недоумевающей заинтересованностью. Почему нас посадили, почему мы сидим? Когда зеки между собой общаются, они обычно друг друга спрашивают, кто что сделал. Когда меня спрашивали, я отвечал, что сижу за то, что омоновца дернул за руку. Меня спрашивали, сколько дали, я отвечал — три с половиной года. "Ничего себе, почему так много?" — удивлялись. Потом приходится объяснять весь бэкграунд.
Среди заключенных нет уважаемых статей [считается, что сидящие по политическим статьям вызывали в СССР особое уважение]. А так все зависит от того, как человек себя ставит, как общается с этим миром. Со стороны заключенных все нормально было, много хороших людей. Сейчас провожали, уже второй день пили кофе бесконечно по этому случаю. Все прощались. Половина желала, как здесь говорят, "газовать до талого", то есть стоять за свои убеждения, другая половина — не ходить больше на митинги.
Об убеждениях и отношении к событиям на Болотной: Если говорить об отношении к ситуации — я не "исправился". У меня в акте и с зоны написано, что я не изменил отношение к своему деянию. И очень забавная вещь. Когда в феврале у меня было УДО [тогда Полиховичу отказали], тоже все это зачитывали: не изменил своего отношения, не признал свою вину, и вывод — нецелесообразно, не отпускаем. Сейчас все это тоже читали. В итоге сказали, что все хорошо и это неважно. Меня спрашивали, когда просил об УДО, изменил ли я свое отношению к содеянному, раскаялся ли. Я ответил, что нет. Остался при своих.
