Властям хорошо бы осознать, что формирование российской гражданской нации и лояльности российскому государству не может быть обеспечено режимами КТО, командировками милиционеров из областей Центральной России на Северный Кавказ, а также изъятием дел о терроризме из сферы суда присяжных.
Очередной всплеск насилия на Северном Кавказе (террористическая атака в Назрани и серия взрывов в Грозном) производит неоднозначное впечатление. С одной стороны, недавние теракты, несмотря на их масштабы, не открыли новой страницы в истории северокавказского постсоветского терроризма.
Еще в конце 1990-х на смену этническому национализму как идеологии антироссийской борьбы пришли лозунги "чистого ислама".
Нападение Басаева и Хаттаба на Дагестан в августе 1999 года и массированная атака групп боевиков на Нальчик в октябре 2005 года стали двумя важными вехами, символизировавшими такой "транзит". Нынешняя диверсионно-террористическая борьба в Ингушетии, Чечне или в Дагестане уже не ведется за "национальное самоопределение вплоть до отделения". Она ориентирована на создание общекавказского исламистского проекта. А потому недавняя серия террористических актов лишь фиксирует тенденцию: радикальный исламизм в его экстремальных формах набирает обороты, становится сильнее количественно и качественно.
Наверное, активизация террористов в Чечне после отмены КТО (да еще и в первый день священного для всех мусульман месяца Рамадан, когда в Грозном прогремело сразу несколько взрывов) могла бы разрушить миф о непобедимости Рамзана Кадырова и эффективности его борьбы с организаторами "великих потрясений". Но этого не происходит, поскольку для российской власти Чечня, как в свое время супруга Цезаря, вне подозрений. В соседней Ингушетии после атаки здания РОВД в Назрани фактически вводится "внешнее милицейское управление", при котором работу республиканской милиции курирует заместитель главы федерального МВД. Ситуация в ней становится предметом специального совещания с участием президента России в Ставрополе. События же в Чечне как будто проходят мимо российской центральной власти. Создается ощущение, что применительно к Чеченской Республике российская власть последовательно реализует принцип "разделения" властей, не залезая в те сферы, которые региональная власть считает своими "по умолчанию".
Именно реакция Кремля на последние северокавказские события является главным итогом нового террористического наступления в одном из самых проблемных российских регионов. Особенно если принять во внимание тот факт, что любой теракт ценен не сам по себе. Наиболее важными являются его информационные последствия, поскольку именно они становятся своеобразным контрольным тестом для власти. Они не просто проверяют, но и показывают "городу и миру" степень понимания властями той проблемы, которую они собираются решать. В процессе реагирования на поступившие вызовы власть "открывает свое лицо", показывая готовность или, напротив, неготовность принять тот вызов, который ей (заметим, уже не первый год, но с каждым днем все более дерзко и неприкрыто) бросают террористы. Посмотрев в это открытое лицо, можно почувствовать уверенность в своих силах, а можно впасть в алармизм и в панику (на что, собственно говоря, и рассчитывают террористы).
В этой связи непраздным кажется, на первый взгляд, простой вопрос: "С кем борется российская власть?" Кого она рассматривает в качестве своих врагов, на которых готова обратить целые "гроздья гнева"? В свое время классик советской философии Бонифатий Кедров говорил о том, что "определить предмет науки – это значит определить саму науку". Перефразировать фразу знаменитого ученого применительно к политике можно следующим образом: определить предмет антитеррористической борьбы – это значит определить саму борьбу. Как же определяет российская власть предмет собственной антитеррористической стратегии, без которой говорить о силе государства не представляется возможным?
Если строго следовать за высказываниями высших должностных лиц (а именно они являются руководством к действию для правоохранительных структур, спецслужб и чиновников), мы можем сформулировать несколько принципиально важных тезисов. Во-первых, российская власть не понимает, с кем борется. Предметом ее борьбы является антикриминальная операция, а объектом – бандиты.
Она не видит никакой разницы между террористами и обычным криминалитетом, не различает террористические группы (слово "джамаат", используемое для идентификации различных явлений, но на Северном Кавказе употребляемое для определения салафитских общин, оказалось под запретом еще во времена президентства Владимира Путина) и ОПГ (организованные преступные группы). Поэтому в своем выступлении на ставропольском совещании, касаясь проблемы изъятия из подсудности суда присяжных террористических и экстремистских дел, Дмитрий Медведев заговорил о "преступных сообществах и организованных преступных группах". Но ведь криминальные сообщества и террористические группы имеют совершенно разную природу. В одном случае это сообщество, мотивированное извлечением незаконной прибыли, в другом – нацеленное на решение политической задачи. Спору нет, в политике нередко используется криминал, но по-любому он играет роль "дополнительного", а не основного фактора. Рассмотрение же политиков в качестве обычных бандитов ("отморозков" и прочее) в истории не раз играло злую шутку с теми, кто не понимал мотивации, целей, а главное – источников поддержки радикальных экстремистов. Так было и в случае с российскими большевиками, и с немецкими нацистами, и с итальянскими чернорубашечниками. Пойми их оппоненты, что имеют дело не просто с антиобщественным поведением, а с целостной политической программой, возможно, всему миру пришлось бы уплатить не столь высокую цену за запоздалое прозрение.
Сегодня российская власть в упор не видит радикального исламизма в качестве противостоящего ей политико-идеологического проекта, защищаемого не горсткой "неграмотных отморозков", а зачастую мотивированными и целеустремленными людьми.
И угроза эта возникла не из-за провалов в милицейской работе или мздоимства отдельного республиканского чиновника (хотя и они сыграли свою роль), а из-за отсутствия адекватной национальной политики (не фольклорной политики, а стратегии формирования политической идентичности).
Отдельные представители властной вертикали ищут "руку Запада" или "заграницы", доходя до абсурдных тезисов про участие Израиля в терактах на Северном Кавказе. Другие, включая и президента, видят причины "террористического бандитизма" во временах "распада государства". Снова обществу предлагается теория о "проклятых 1990-х" и "годах безвременья". Между тем в 1990-е на Северном Кавказе доминировал этнический национализм, чьи идеологи практиковали дозированный терроризм, ограниченный, как правило, военными кампаниями 1994–1996 и 1999–2001 годов. Рост террористической активности в период после Хасавюрта как раз и пришелся на время смены идеологических вех в антироссийском северокавказском движении. И отличие новой идеологии насилия и антигосударственной борьбы состояло в том, что в нее оказались вовлечены не одна Чечня, а весь Кавказ (а если дело пойдет и дальше таким же образом, то в процесс будут втянуты и другие регионы России).
Во-вторых, не желая принципиально понимать идеологию своих врагов, не идентифицируя, таким образом, их лица, российская власть совершает не академические, а практические ошибки. Она ведет "бой с тенью", чьи черты едва улавливаются. Точнее сказать, они размываются и затуманиваются завесой пропагандистских клише, лозунгов и политической корректности самого дурного пошиба.
Давно уже пора прекратить стенания о многоконфессиональной России и недопустимости борьбы с религиозными радикалами. В исламских странах – Египте и Турции, Тунисе и Иордании, Сирии и Марокко – против исламистов ведется жесткая борьба, включая, в первую очередь, идеологическую сферу: радикальный ислам противопоставляется исламу лояльному, лояльность нации и государству – "сектантству".
Но наша российская власть, видя перед собой бандитов, усиливает милицейские подразделения (а прикомандирование милиционеров из Москвы и других некавказских регионов названо Дмитрием Медведевым едва ли не центральной задачей для Ингушетии), армейские части и подразделения ФСБ, не меняя социальные условия, которые делают востребованным национализм или религиозный экстремизм. Между тем милиционер (каким бы честным он ни был) не приспособлен для изменения социально-культурных условий.
В свое время крымский хан Бахадыр I Гирей тщетно пытался убедить своего покровителя падишаха Блистательной Порты Ибрагима I в том, что татары "не городоимцы". Однако эта настоятельная просьба не предотвратила их бесславного участия в штурме крепости Азов, захваченной донскими казаками. А потому очевидна мораль: кочевник, незаменимый при внезапных набегах и рейдах по тылам противника, бесполезен при регулярном штурме крепости. В начале XXI века хорошо бы осознать, что формирование российской гражданской нации и лояльности российскому государству не может быть обеспечено режимами КТО, командировками московских, питерских или ярославских милиционеров в Назрань или в Махачкалу, а также изъятием дел о терроризме из сферы суда присяжных.
Последняя идея вообще демонстрирует непонимание природы современного терроризма. Террористическая деятельность в условиях глобализации и информационного общества – это удар не только и не столько по государству, но и по обществу. В этой связи "отключение" общества (а суд присяжных – это определенный срез общества) от борьбы с терроризмом – это прямой путь к укреплению алармистских настроений и парализующего страха.
Тем более что такое "отключение" проводит власть, не понимающая целей, ценностей, мотивов своего врага. Поэтому вместо содержательной работы по формированию антитеррористической стратегии и интеграции Кавказского региона она в очередной раз "играет желваками", проклинает "заграницу" и произносит слово "порядок" с утроенным "р". Однако когда после очередного рычания из республик Северного Кавказа приходят новости об очередной террористической атаке, общество, все меньше понимая, кто с кем и за что воюет, впадает во фрустрацию. Русские начинают ненавидеть всех кавказцев, кавказцы сетуют на неправильное освещение ситуации и ксенофобию русских. Те на Кавказе, кто еще вчера верил в федеральный центр, начинают сомневаться в его силе. Уроков из всего этого никто "там наверху" не извлекает, зато террористы могут считать свою работу выполненной. Они-то, в отличие от российской власти, знают, за что борются и с кем воюют.
Статья опубликована на сайте Газета.Ru
